ВСЕ СТАТЬИ
О воле к состраданию.
О воле к состраданию. Речь лауреата Международной премии Людовика Трарье — 2025 адвоката Дмитрия Талантова — Дмитрия Талантова лишили свободы на шесть лет и десять месяцев за антивоенные посты в фейсбуке. До ареста он был главой Адвокатской палаты Удмуртии и защищал журналиста Ивана Сафронова, осужденного по статье о госизмене. В ноябре 2025 Талантову вручили высшую европейскую адвокатскую премию имени Людовика Трарье. На церемонии в Париже политзаключенного представляла жена Ольга. Мы публикуем речь лауреата, переданную из заключения. Вы можете написать Дмитрию письмо.Дорогие коллеги, удостоившие меня высокой премии имени Людовика Трарье!Разумеется, мне хотелось бы произнести эти слова лично, стоя перед Вами, но Родина удерживает меня в любящих материнских объятиях. С некоторых пор, после пары написанных мной о сострадании и войне слов, я стал ей особенно дорог.Впрочем, с моей стороны было бы неблагодарностью роптать на судьбу — выпавшая на мою долю привилегия и колоссальная ответственность обращаться к Вам, пусть даже эпистолярно, а возможно, и быть услышанным многими людьми, в том числе моими соотечественниками, дарована мне по странной заслуге моего тюремного заключения. И с этой стороны зрения я должен быть своей родине признателен.В своей речи мне вряд ли удастся сформулировать и выразить самостоятельную, не высказанную до меня мысль или эмоцию. Только живущие совокупным человеческим усилием, вечно движущиеся от человека к человеку мысль и чувство, являются единственным источником нашего существования.Я говорю о существовании как таковом, говорю о существовании мира людей, поскольку другого мира и другого существования мы не знаем. И я говорю о сегодняшнем трагическом времени. Времени бессмысленных войн.Декарт сказал: «Cogito ergo sum». «Мыслю, следовательно, существую». Но настало время, когда я уже не просто предъявляю свое мышление в доказательство собственного существования, но и существую лишь постольку, поскольку я, лично я, как человек и как часть человечества, оказываюсь в состоянии праведно и мужественно чувствовать, мыслить и действовать.Сегодня это уже не отвлеченное умствование, а сокрушительная и последняя, ввиду разверзающейся пропасти, реальность. Ибо сегодня — как никогда ранее — никто не остров. Спастись можно только вместе. И погибнуть тоже только вместе, оцепенев от страха и порожденного им окамененного бесчувствия и безмыслия. Мыслить, чувствовать, действовать — сегодня это одно и то же, порознь это не работает.Таковы реалии нашего нового, связанного как никогда ранее с каждой своей человеческой частицей квантового мира, физическое существование которого всецело зависит и от меня, и от каждого из нас в отдельности.Поэтому я буду говорить о сострадании и трусости, равнодушии и мужестве.Мы позволили бешеному псу войны сорваться с цепи, и он безумствует. За то время, пока я писал эти строки, ракеты, бомбы и беспилотники убили и изувечили еще несколько детей. Сегодня это, вероятно, произошло в Украине и в Палестине. Завтра, если мы не опомнимся, адрес трагедии — везде.Несколько дней назад я закончил писать апелляционную жалобу на свой приговор. Иногда мне казалось, что я делаю бессмысленную работу.Это непростой труд, писать из глубины трех с половиной лет одиночного тюремного заключения, из смердящего каменного мешка. Говорить о вчера еще очевидных, а теперь, как кажется, безнадежных вещах на убитом языке права, вещать перед глухонемыми, витийствовать, глядя в исписанную бывшими тут до меняя заключенными стенку. Это более чем странное по ощущениям занятия, скорее похожее на флагелланство, нежели на юриспруденцию.Я часто думал: возможно, мне лучше бросить все к чертовой матери, возможно, следует просто сжать зубы и молчать? Какие чувства я могу вызвать своей жалобой, если вызвать хоть какие-то чувства вообще возможно? Разве что неприязнь. Людям не следует напоминать о их слабости, а тем более требовать от них едва ли не героизма.Дозволенное в моей стране к употреблению право скукожилось до пределов правил внутреннего распорядка следственного изолятора. Людям долго объясняли, что они не имеют права на собственное достоинство, и люди в это поверили. Поверили, потому что людям стало страшно. Люди запуганы.Но жалоба была дописана. Случилось так, что в моей камере чудом оказался «Жан-Кристоф» Ромена Роллана. И я сделал странную для юриста вещь — предварил жалобу эпиграфом из романа: «Можно и должно быть терпимым и человечным, но сомневаться в том, что считаешь истиной и добром, недопустимо. Во что веришь — то и защищай. Как бы ни были ничтожны наши силы — отступать непозволительно».Все стало на места. Это был категорический императив — люби и борись. Потому что мое дело не уголовное и даже не политическое, мое дело — нравственное. А значит, это не мое личное дело. Я поставил подпись.В Иерусалимском приговоре по делу нацистского палача Эйхмана сказано, что степень близости любого из преступников к непосредственному исполнителю убийства ничего не значит. Напротив, степень ответственности преступника возрастает по мере его отдаления от человека, который своими руками использует орудие смерти. Эго вполне понятно уже потому, что любой исполнитель, не говоря уже о солдате, рискует своей головой, он на виду, отчасти он подневолен, и уже это становится если не оправданием, то, по меньшей мере, аргументом к смягчению его будущей ответственности.Совсем не так, например, с подстрекателем дела войны, подчас лицемерным, трусливым и изощренным.И вообще, не является ли трусливое равнодушие закамуфлированной формой такого подстрекательства, пусть не юридического, а нравственного свойства?«Трусость, несомненно, один из самых страшных пороков». Так говорил Булгаковский Иешуа Га-Ноцри.«Нет, философ, я тебе возражаю, — отвечал ему раскаявшийся Пилат, — это самый страшный порок».Это действительно так, поскольку порок трусости вкрадчив и как бы по-детски извинителен своей мнимой беспомощностью. Тем он и страшен.Но я думаю, что по большой части порождаемое трусостью безразличие — это еще и скрытая воля к убийству, которой трус мстит существованию за собственное ничтожество. Это становится особенно понятным в темные времена, подобные нашему.Но вот великая и спасительная истина: «То, что люди смутно чувствуют и что вызывает в них ужас, — это виновность самого труса в том, что он трус. Люди хотели бы, чтобы трусами и героями рождались… Но трус делает себя трусом, и герой делает себя героем. Для труса всегда есть возможность не быть трусом, а для героя — перестать быть героем. Но в счет идет лишь полная решимость». Жан-Поль Сартр.Наверное, в этом и заключается вся суть человеческого достоинства и свободы — нужно взять себя в руки. Просто взять себя в руки и тем обрести свою подлинную человечность. Потому что никто не зашел по пути греха настолько далеко, чтобы хотя бы не попытаться вернуться.И тут одно из двух: либо мы перестанем быть трусами и реализуем свою волю к состраданию, либо нас ожидает всеобщая и окончательная катастрофа.Я надеюсь, что мы справимся. Во всяком случае, драматическое существование человечества длится довольно долгое время, но, как это не странно, среди нас все еще попадаются приличные люди. Проблема в том, что сегодня мы слишком близки к точке нравственной и технологической бифуркации, когда дальнейшее нарастание бездушия завершится «толи взрывом, то ли всхлипом».А если все именно так, то почему бы нам не вспомнить о знаменитом пари Паскаля? Поставить на вечную жизнь против неминуемой гибели, бросить на чашу весов те немногие и отвратительные блага, которые были куплены ценой нашей преступной трусости, получены нами взамен принесенных человеческих жертв, взамен крови и будущего наших детей — вот единственная разумная ставка, даже вне зависимости от возможного исхода игры.Это и есть ставка на существование Бога.Спасибо. Фото: страница Дмитрия Талантова в FacebookДмитрию Талантову можно написать письмо через наш сервис «Весточка».